— Юля, как настроение?
     — Настроение бодрое. Правда, всю эту ночь играла на компьютере. В героев и... (тут Юля резко встает и отлучается, чтобы узнать у партнера по игре точное ее название) “Дисайтес” какой-то. Я давно в играх. Нет, я не подсела — это случается редко. Но если играю, то плотно. Вчера вот выиграла. Эта такая игра-стратегия — то есть нужно убивать, но не просто тупо убивать, а все рассчитывать...
      — Скажу честно: зная о всех приключившихся с тобой недавно проблемах (конфликт с менеджером, предательство бывших друзей), думала увидеть тебя в подавленном, убитом состоянии.
     — Да нет у меня сейчас никаких проблем! Есть определенные жизненные обстоятельства. Я теперь поняла: все проблемы мы придумываем себе сами. А то, что нас убивает, делает нас только сильнее.
      — Ты вообще часто плачешь?
     — Да постоянно. Как посмотрю какой-нибудь мультик. Например, “Король-лев”: сколько раз ни смотрю, столько плачу. Или в фильме “Три мушкетера” этот момент: “Конста-а-анция!..” Когда в последний раз плакала? Да, наверное, когда что-то такое смотрела. Современные наши фильмы, кстати, не люблю. А вот если я устала, меня может все что угодно заставить плакать. Даже если просто кто-то скажет: “Ду-у-ура...”
      — Не досаждают фанаты?
     — Сейчас вроде нет. Понимаешь, я часто меняю явки. Впрочем, есть определенный узкий круг поклонников. Каждый год 1 июня (в день рождения группы) мы с ними встречаемся на природе, делаем шашлыки. Но где именно — секрет.
      — Ты, насколько я поняла, в основном за городом живешь?
     — Теперь уже снова в городе. Сейчас под Москву неудобно ездить: дачники, пробки... А за городом я прожила всю осень, зиму и почти всю весну.
      — Какой-нибудь коттеджный поселок?
     — Нет, самая настоящая деревня. Глухая достаточно. Но есть газ, вода, все удобства. Здание, которое мы снимали, стоит на отшибе. Разве что лай собак голодных ночью услышишь...
      — А ты действительно, как рассказывают, хаживала на охоту?
     — Да, охотилась. С самыми настоящими охотниками. Пыталась. И оказалась метким стрелком по... недвижущимся мишеням.
      — ?
     — По бутылкам. Уже после охоты... А на охоте я видела, как пролетали три стаи уток. Но не выстрелила — проворонила. Вообще было интересно: сначала нужно долго ждать в засаде, смотреть вверх, когда появятся утки. Но я, правда, долго сидеть не могла — гуляла по болотам.
      — Твой новый муж-бизнесмен — тоже завзятый охотник?
     — Нет, о нем я говорить не хочу. Скажу просто: здесь у меня все отлично. Я же как-никак рок-звезда, а ты про личную жизнь...
      — А как твоя дочка? С кем она сейчас?
     — Она с мамой в Свердловске. Ведь первое, что я сделала, когда у меня начался весь этот тяжелый период, — это отправила ее к родителям. Эвакуация... Мне пришлось...
      — Она не хотела ехать?
     — Она все понимала. Она ведь видела, как домой ко мне приезжали незнакомые люди. И однажды я ей сказала: “Мая, видишь — это может быть небезопасно”.
      — Скучаешь?
     — Конечно. Кстати, 9 мая у нее был день рождения — исполнилось пять лет. Я подарила ей “живой камень”. Знаешь, есть такие цветы, как бы восковые. Они бывают разных форм. Я какой-то кайфовый ей выбрала. Это растение очень удобно (особенно для ребенка) тем, что растет само, за ним специально не нужно ухаживать, можно забывать полить... Я передала подарок с подружкой.
      — Когда слушала твой последний альбом, показалось, что он очень грустный. Безысходность в песнях какая-то...
     — Это светлая грусть. Знаешь, это такая штука: ты воспринимаешь для себя одну и ту же картинку именно так, как тебе хочется воспринимать. В каком состоянии ты в данный момент. Вот тебе сейчас, к примеру, нравится зеленый цвет, а завтра — коричневый. Даже для меня: вот есть одна песня, и я пою ее миллион, наверное, раз — но каждый раз нахожу совершенно иное. Они разноцветные — мои песни.
      — Насколько я знаю, у тебя в группе поменялся состав.
     — Не совсем. Остались я и два старых добрых гитариста. Поменялась ритм-секция — бас-гитарист и барабанщик. Теперь звучание — супер!
     Я тут заметила такую вещь. Вот у нас трижды менялись басисты и барабанщики — и с каждым разом становится все лучше и лучше. Даже вот думаю: как бы не подсесть на это дело — все время хотеть чего-то большего и поэтому менять музыкантов...
     Вообще же я очень всем довольна. Недавно пришла на саунд-чек (до этого у нас долго не было концертов — все репетировали), смотрю и думаю: “Блин, вот такую группу я хотела!..”
      — На “МЕГАХАУС-FESTе” что будешь петь — новое или старое?
     — Думаю, нужно и новые песни спеть, и старые. Новые петь приятно, а старые — слушать.
      — Ты энергетику зала чувствуешь только тогда, когда выходишь на сцену, или заранее, уже сейчас ее ощущаешь?
     — Это все бывает по-разному. На самом деле зависит от зала. Если это что-нибудь камерное, тут нужно расслабиться, быть в состоянии такого спокойствия. А если большой фестиваль, например, как “Мегахаус” (кстати, это будет в каком-то плане мой дебют), здесь уже все намного сильнее...
      — Голос у тебя классный — это всем известно. Он у тебя пропадал когда-нибудь?
     — Один раз у меня случилась такая история. В то время было много концертов, и как-то нам предложили спеть в Кишиневе, на улице. Была весна. Я говорю: так вроде бы холодно! А они мне: да нет, уже тепло, все цветет... Короче, пели при 0 градусов. А я еще простывшая была, представляешь? В итоге получилось несмыкание связок. Нет, концерт я отпела, даже говорить могла. Просто во время выступления периодически ловила себя на том, что начинаю петь двумя голосами!
      — Это как?
     — Ну, нет чистого интервала. Звук раздваивается. Один голос нормально идет, а другой — какой-то непонятный. Ощущение, конечно, прикольное, но как-то подозрительно, потому что не можешь управлять этим вторым...
     Короче, мне потом пришлось месяц молчать. Пришла в Москве в дипломатическую больницу, и они мне сказали месяц не только не петь и не говорить, но даже читать книжки, смотреть телевизор и слушать, как другие поют, запретили. Потому что в это время про себя все равно проговариваешь, повторяешь слова — и связки напрягаются.
     Я ходила с маленькой досочкой и, если хотела кому что-то сказать, мелком писала. Впрочем, у меня было ощущение, что меня просто нагрели. Потому что потом меня посмотрел один профессор и сказал, что, видимо, это просто была аллергия. А эти врачи мне тогда кучу ингаляций делали!
     Прикинь, растопыривают рот, заливают какую-то мерзкую жижу, и у тебя сразу тошнотный рефлекс! И думаешь, как бы сейчас не зафонтанировать в рожу медсестре. Оперные певцы, кстати, так лечатся...
     Зато теперь, если начинаю чуть-чуть хрипеть или сипеть, то стараюсь не обращать на это внимания. Потому что, как только начинаешь зацикливаться, только хуже становится. А когда не замечаешь — все само проходит.