Но певец считает, что убеждать публику в том, что ты не верблюд, — бесполезно. Доказать можно только делами. Правда, доказывать что-то Пьехе не так просто, как кажется на первый взгляд: нашумевшая история со сменой продюсера до сих пор не закончилась. Так что финалисту “ФЗ” в перерывах между гастролями приходится звонить своему юристу. В чем, собственно, дело и что вообще творится в жизни Стаса Пьехи — "МК-Воскресенье" и попыталось выяснить.

     — Стас, рассказывай, что у тебя сейчас происходит?
     — После “Фабрики звезд” много негатива свалилось. Но тем не менее я уже вышел на рабочую прямую, когда я сам могу пустить в дело какие-то стихи, которые несколько лет назад писал.
     Скоро уезжаю в гастрольный тур с Валерией. Сейчас стараюсь не без помощи Виктора Дробыша сделать несколько песен. Работаю сольно, набрал дэнс-группу. И вообще хочу сделать какие-то шоу.
     — Проблемы, о которых упомянул, как-то связаны с Игорем Крутым? Ведь ты ушел из-под его опеки, как известно, и на тебя даже подали в суд...
     — Я как человек, далекий от юриспруденции и прочих наук, отдал бразды правления этими делами адвокатам. Я банк не грабил, никого не убивал, поэтому я не буду это решать. И если от меня что-то потребуется, то это будет минимальное вмешательство.
     — В чем суть конфликта?
     — Поскольку свободного музыкального материала осталось не так много, “Фабрики” плодятся как крокодилы, и уже петь нечего — на каждой “Фабрике” продюсеров несколько. На нашей, четвертой, были Игорь Крутой — во главе пирамиды, а также Игорь Николаев и Виктор Дробыш — музыкальные продюсеры. Крутой мной не заинтересовался, а заинтересовался Дробыш.
     В период “ФЗ” Игорь Яковлевич в меня не верил, а потом, как только у меня пошло что-то, ему уже не хотелось терять артиста. Но выбор им уже был сделан еще в период проекта. Хотя я абсолютно честно всегда относился к Крутому и до сих пор отношусь с уважением, но в один прекрасный момент все “фабриканты” встали перед выбором, с кем хочешь работать?
     Я всегда хотел работать с Дробышем. С тех пор, как он написал мне первую песню. Было бы с моей стороны нечестно и неправильно уйти от человека, который мной занимался, который помогал, вкладывал свои песни и идеи. Поэтому по окончании проекта я решил остаться с ним.
     Отсюда и разродилась вся эта нудистика, начались суды. Хотя я думаю, не Крутой заварил эту кашу. Он над этим всем. Но у него есть штат людей, которые с ним работают. Я думаю, это все пошло как раз оттуда.
     — А по поводу чего повестка-то была в суд?
     — Мол, я должен был вернуться к исполнению своих обязанностей. Ведь я уехал с “фабричного” тура, а в мои обязанности входило там присутствовать. Но я не знаю, почему так получилось, ведь фирма Крутого и Первый канал, насколько я понимал, были равноправными партнерами. И одни имели право на “Фабрику” — и другие. К тому же оба проекта — одного канала. И я подумал: почему не могу поехать на остров, а должен находиться в туре? Я выбрал первое.

     — Стас, скажи, это профессии твоей мамы и бабушки повлияли на то, что ты стал артистом?
     — В детстве я ненавидел профессию артиста. Видел все это закулисье, теток, вечно вьющихся вокруг и плетущих какие-то интриги. Мне тогда казалось, что мужские профессии должны быть сугубо мужскими.
     Но со временем понял, что не научился ни строить, ни в космос летать. А поскольку всегда был человеком ленивым и неусидчивым, особо думать не пришлось. Вокруг была куча музыкального материала, да и мама — великий меломан. Я ходил по квартире и напевал. И в душевой кабинке однажды так запел — получилось круто. Пришла мать и сказала: давай ты сходишь в Гнесинку.
     Правда, там заверили, что у меня настолько все ужасно, что вряд ли вообще получится. Но я не поверил, интуитивно почувствовал, что получится. Через полгода меня расхваливали и говорили, какая ошибка! А вообще у меня куча незаконченного образования, потому что меня мотало из стороны в сторону, я ведь начал ездить на гастроли с бабушкой.
     — До “Фабрики”?
     — Да, года за два. У нее в ансамбле был солист, который играл и пел, пока она переодевалась. Но его не стало, а место осталось вакантным. И она предложила эту должность. Говорит: “И тебе будет полезно, и мне. Денег заработаешь — и научишься работать”. Два года я с ней отъездил.
     — Еще не так давно твою маму, Илону Броневицкую, можно было видеть на телеэкране. Сейчас она как будто отошла от дел.
     — Она еще больше работает. Просто поменяла немного род деятельности. Если раньше она выступала и пела, то сейчас занимается организацией праздников и концертов. У нее много заказов, и она работает не покладая рук. Но я думаю, еще не за горами выход ее нового альбома.
     — Стас, а почему ты носишь фамилию Пьеха?
     — А не Иванов?.. — Стас улыбается. — Хотя действительно, это, наверное, странно, почему у всех фамилия Броневицкие, а у меня Пьеха, как у бабушки... Просто род Пьех мог бы вообще прекратиться. Он и так уже вымирал — в Польше Пьех уже почти не осталось. Остались Сапьехи только, которые в России живут под фамилией Сапеги. Но это род дворянский. А у нас — ни фига не дворянский, пусть простит меня бабушка.
     У нас род шахтерский. А шахтеры долго не живут. Очень быстро умер отец — буквально к тому моменту, как я родился. Бабушка испугалась: а вдруг род Пьех закончится? Плюс она всегда мечтала о мужчине, наследнике. Родилась дочь, она потребовала у дочери — пусть будет мальчик. И мама запрограммировала, наверное, организм на мужчину. И вот я родился, такой забавный. На меня возложили весь груз фамильного древа.
     — Что сказала мама, когда ты объявил: “Я пойду на “Фабрику”?
     — Она одобрила. Впоследствии она постоянно давала какие-то напутствия, как держаться на сцене. А бабушка узнала как свершившийся факт. И сказала, что она в первый раз смотрела что-то, не отрываясь от телевизора, и получила кучу эмоций, воспрянула духом.

     — Еще свежи впечатления от “Последнего героя”?
     — Когда мы туда ехали, надеялись, что артистам — белоручкам и неженкам — не дадут жить без пищи, воды и крыши над головой. Ни фига подобного.
     Мы не знали, что едем на остров. Нам сказали, что едем туда послезавтра. А в этот день нас одели во фраки и платья от Версаче и Гуччи, мы выпивали и ехали на прием к панамскому мэру. Как выяснилось, мэр подал в отставку еще за день до этого. То есть его уже в природе не было.
     Посередине Панамского канала нас в состоянии легкого алкогольного опьянения выбросили за борт. Вплавь добирались до острова. Никто не представлял, конечно, что будет все так жестко.
     Ночью оказались на берегу. Спали, зарывшись в песок, облепленные крабами и прочей дрянью. Нам казалось, что это шоу Трумана, что все это нереально и сейчас можно разобрать декорацию, а там дальше — кофе, постель и так далее. Но потом осознали, что реальность — суровая.
     — И какие же моменты оказались самыми запоминающимися?
     — Для меня момент прозрения начался во вторую ночь, когда мы построили ветхую крышу, которая давала обратный эффект: мало того что мы под ней все равно промокали, с нее еще и стекало. Падавшие капли казались ледяными, потому что успевали остывать.
     Там было мерзко. Мы друг об друга грелись. Мужчины мужчин обнимали — всем уже было все равно!.. Тепла не оставалось в организме, пар изо рта, темень такая — что руки не видно.
     И в этот момент у нас двое отравились — Гребенщиков и Темникова. И с одной стороны были звуки желудка Гребенщикова, а с другой — Темниковой. И тут я подумал: “Господи! Зачем это нам все надо?!”

     — Во время пребывания на острове изменились твои представления о некоторых личностях, находившихся рядом?
     — В таких условиях вообще все лезет наружу — негативное и позитивное. Но в принципе мы на “Фабрике звезд” уже имели такой опыт. Сначала все были в масках — возвышенные, правильные. Потом вдруг пришла усталость, депрессия, осознание того, что на тебя все смотрят. И в какой-то момент началось очищение от масок.
     У меня это произошло через две недели. Начался ступор, меня все раздражало, пошли какие-то ссоры, ведь я человек прямой. Таким образом я всех поразил, свой рейтинг свел на ноль, но потом маленькими шажочками начал набирать.
     — Говоришь, твой рейтинг упал. Что конкретно повлияло на это?
     — Когда на “Фабрике” многие стали раздражительными, как я уже говорил, помню, у нас с Ирой Дубцовой был неприятный момент. Я понял, что она ведет себя совершенно неподобающим образом. И начал на нее орать, что-то из меня поперло.
     А потом эту нарезочку неделю показывали на всю страну — какая я сволочь и какая Ира хорошая. Режиссура здесь решила все. Да и вообще показывали все перевернуто. Вычленяя какие-то особые моменты из моей жизни.

     — Прочитала, что у тебя есть парикмахерское образование. Это как же угораздило?
     — Всю жизнь я думал, что ничего не умею делать руками. Поскольку семья артистическая — волосы, кожа и тому подобное стоят на первом месте. Мы же люди публичные. И для моей мамки и других близких было бы хорошо иметь своего стилиста под рукой. Мне эта идея показалась привлекательной, потому что мужчина, стилист, да еще и натурал — это в наше время очень ценно. Он же — самый лучший парикмахер. А на меня это занятие действует как успокоительное.
     — Ты до сих пор стрижешь желающих?
     — Я проработал два года, но потом началось сценическое дело. Теперь я практикую раз в месяц. Остались люди, которые не могут нигде стричься, кроме как у меня. Приходят домой, и я, если успеваю, стригу.
     — По-быстренькому, налысо?
     — Чтобы стричься налысо — не нужно ходить к Станиславу Пьехе. Я люблю мужские стрижки. Не очень люблю блондинок стричь. Потому что у них сухие волосы, и срез получается не такой, какой я люблю. Долгое время я стриг мать. Образа два из всех ее образов были моими.
     — Как решен у тебя жилищный вопрос?
     — Я снимаю квартиру. У меня есть дом в Москве на кольцевой дороге, где живет семья. Но по роду деятельности мне проще в центре жить.
     Живу один. Сестра присоединилась к матери, в дом, ее не устраивает мой график. Эрика будущий архитектор. Встает в пять утра, а я в пять утра только ложусь. У нее в доме целый этаж. Забрала и мою комнату, и свою. Там повсюду мольберты, чертежи и прочая ерунда валяется.

     — Стас, сейчас твое сердце свободно?
     — Ну, как бы тут ответить?.. — чувствуется, что тема напрягает Стаса: он начинает усиленно курить, мастерски выдувая белые колечки дыма. — Нет. Не свободно. Но больше ничего не скажу. Я суеверный человек.
     — Эта девушка имеет отношение к “Фабрике звезд” или хотя бы к музыке вообще?
     — Нет, и слава Богу! Зачем коллег втягивать? Это самая большая ошибка, когда работа пересекается с личной жизнью.
     — Ну хотя бы описать идеал можешь?
     — У меня нет идеала физического — есть идеал духовный. Сто раз пытался описывать — не получается. Ну... женщина должна быть умна, но по-женски. Я не понимаю женщин, которые умны по-мужски — это крайне не возбуждающие эмоции. Мне такая женщина не нужна. Мне нужна заботливая женщина, имеющая полный набор всех женских достоинств.
     — Ты сказал, что для тебя нет физического идеала. Значит, внешность не важна?
     — Ну почему? Мне в последнее время стали блондинки нравиться. Как парикмахер могу сказать, что есть типаж, который предназначен быть блондинкой. Блондинки несут в себе какую-то легкость, непосредственность и позитив. Что-то такое женское, легкое, воздушное, эротичное.