Мы разговариваем со скрипачом в «Клубе на Брестской». Разговор время от времени заглушают громкие барабанные россыпи и басовые пассажи. Музыканты готовятся к очередному концерту. А мы рассуждаем о минимализме, концертной жизни Европы и личной жизни самого Алексея.

- Как получилось, что вышел концертный альбом, ведь до этого выходили исключительно студийные? От поклонников неоднократно звучали претензии, что студийные записи кажутся менее удачными, чем Ваши живые концерты.

- Мы, конечно, более концертная группа, нежели студийная. И что с этим поделать? Это вообще разные сферы музыки. Мы не планировали запись этого альбома заранее. Просто так получилось, что в том месте, где мы играли, была возможность качественно записаться. И были люди, которые хотели снять этот концерт на видео. Мы разрешили им это сделать. Так что в какой-то степени все получилось спонтанно. Получился сдвоенный альбом CD+DVD. А ранее не выпускали «концертники», потому что в Москве было негде записываться.

- Как же получилось, что запись произошла именно в Германии?

- В Кельне уже есть друзья-музыканты, с которыми я играю уже более десяти лет. Вообще первый концерт за пределами России был у меня в Берлине, а второй – в Кельне. Зал называется «Loft», при нем есть студия, отсюда название альбома «Loft @ Life». Состав более-менее случайный, на «4’33”» это мало похоже. Там играет французский барабанщик, французский тромбонист, французский электронщик-гитарист и немецкий пианист. То есть пол-группы - приглашенные музыканты. Из российского состава – только бас-гитарист, трубач и я. Это было интересной творческой задачей. Но пластинка не дает представление о том, как играет «4’33”». Она дает представление о том, как звучит «4’33”» иногда на зарубежных гастролях, когда по разным причинам не получается играть там полным российским составом.

- Если я правильно понимаю, ждать концертных записей от полного «4’33”» в ближайшее время не приходится?

- Не знаю. Не приходится ждать в ближайшее время вообще чего-либо (улыбается). Потому что нет времени. Все заняты своими проектами. Мы собираемся очень редко. Уже целый год пытаемся сделать новую программу. Кстати, в концертный альбом мы «запихнули» несколько неизданных вещей, которые пропали бы в студийном исполнении. Мы собираемся записать новый альбом. Но пока недостаточно музыки для него. Работа идет. Последний альбом в России у нас вышел в 2003 году.

- Это у «4’33”» вышел. А у Вас недавно «Реал Рекордз» выпустил альбом.

- У меня уже несколько альбомов вышло за это время. Саундтрек к «Гибели империи», до него – «Мой сводный брат Франкенштейн»… Уже штук 15 всего саундтреков, уже сбился со счета.

- В чем разница в музыке «4’33”» и сольных альбомов, с композиторской точки зрения?

- В саундтреках я выступаю только в роли композитора. Разница в том, что саундтреки пишутся по заказу, а музыка для «4’33”» - в свободное время. Или по непонятной причине вообще. Никто же не знает, по какой причине пишется музыка. И естественно, что в альбомы «4’33”» музыканты группы много вносят своего. Сочиняют свои инструментальные партии, кроме основных ритмическо-мелодических. Там коллективное творчество. А саундтрек – вот я его написал, оркестр сел и исполнил.

- А у Вас какие ощущения от выхода саундтреков? Мне показалось, что «Гибель империи» и «Франкенштейн» прошли практически незамеченными широкой публикой, в отличие от «Страны глухих». Ведь есть же, с чем сравнивать?

- Саундтрек к «Стране глухих», кстати, вышел намного позже самого фильма. Где-то через три или четыре года. И был какой-то резонанс. А что касается «Гибели империи», то я не владею информацией – как продается, где лежит. Все права выкупил Первый канал, и дальше как-то сам продвигает.

- Почему Вы постоянно играете на крохотных площадках, куда набивается такое большое количество зрителей? Ведь Вы играете поп-классику, в широком смысле.

- Это неправда (снова улыбается). У нас никакая не поп-классика. И вообще удивительно, что на нас ходит столько народа. Играем в маленьких залах? Так ведь у нас нет переходного формата – или клубы на 100-200 человек, или сразу большие залы от тысячи мест. Есть клубы побольше, но их условия нам не подходят. Есть еще залы для классической музыки. Но эти залы работают для государственных нужд, для артистов филармонии, или по коммерческим расценкам. Желания платить за собственный концерт у меня нет. Кроме того, не факт, что наша публика переместится за нами в эти залы. Круг замкнут.

- Европейский минимализм подразумевает, что ритм-секция либо вообще не занята, либо играет крайне скупо. Ваша музыка подразумевает постоянную работу ритм-секции. Это концепция?

- Это не концепция. Это стечение обстоятельств. Так как мы играем в клубах, где люди разговаривают, звенят стаканами и разговаривают по мобильному. Чтобы не слышать всю эту мерзость, приходится играть с громкими барабанами (опять улыбается!). Если играть тихо… И так мало мест, где мы можем играть, - будет еще меньше. В «Доме» мы иногда играем пол-концерта без ритм-секции. Но это, пожалуй, единственное место, где мы можем себе позволить тихо играть.

- Как Вы относитесь к тому, что Вас называют продолжателем, а то и эпигоном Майкла Наймана?

- В основном меня так и называют (смеется). Я имею очень маленькое отношение к минималистической традиции, как мне кажется. Не больше, чем к ритм-н-блюзу. Сходство с Найманом случайное. Просто и у меня, и у Наймана бэкграундом является академическая музыка.

- Найман начал играть такую музыку еще в 60-е годы. Почему Вы не скажете просто – я вырос на Наймане…

- Потому что я не вырос на Наймане. Мне его музыка не очень интересна. Что вообще обычно подразумевается под музыкой Наймана? Тема из фильма «Повар, вор, его жена и ее любовник». Но это же тема Генри Перселла! Найман сделал его новую аранжировку, но поставил себя в авторы, и люди думают, что это музыка Наймана. На самом деле она написана за 300 лет до него. Можно назвать это плагиатом. Мне нечего сказать о Наймане, есть и более интересные композиторы. Когда тебя постоянно сравнивают с Найманом, это нервирует. Сейчас начали сравнивать с Яном Тирсеном. При том, что я музыку начал писать раньше, чем он.

- Схожи приемы минимализма, когда берется одна мелодия и обыгрывается многократно разными инструментами?

- Минимализм строится по другим принципам, чем классическая традиция. Берется зерно, и оно выращивается и мысль развивается. Это не одна мелодия, которую играют все инструменты по очереди, не стоит упрощать. Если разобрать каждую нашу вещь по композиции, получится совсем не минимализм совсем.

- «4’33”» – не минимализм?

- Это концептуализм.

- Я спрашивал у Филиппа Гласса, когда тот приезжал в Россию, о современном минимализме и авангарде. Он уже старый усталый человек, пишет музыку для кино. Он сказал, что музыка сейчас настолько разнообразная, что жанров уже не существует. Каждый ищет свою дорогу. У Вас очень громко прозвучала музыка к «Стране глухих». Как видится Вам свое развитие?

- Я не думаю о развитии. И я не очень хочу говорить о своем движении. Оно есть наверняка, но что мне самому о нем говорить? Пусть люди говорят. Внутри себя я отчетливо ощущаю, что происходит с моей новой музыкой. Но больше всего я чувствую сейчас усталость. Но об усталости говорить не хочется.

- Года через 3-4 мы приходим на концерт «4’33”», и что мы услышим?

- Если оно будет существовать, что не факт. Но планы есть, не очень понятен механизм их осуществления. После работы с оркестрами мне хочется расширить состав «4’33”», взять новых музыкантов, умножив возможности исполнения. Но как играть на маленьких сценах маленьких клубов? Пока не знаю. Я пишу музыку для разных оркестров, для разных музыкантов. Есть заказы на музыку для кино. Мое развитие идет скорее в эту сторону. Если бы мне заказали оперу, я бы наверняка согласился. Писать оперы в стол – занятие бессмысленное. В «Гибели империи» появилась возможность написать музыку для оркестра в 90 человек, и я с энтузиазмом взялся.

- Как распланирована Ваша жизнь между Парижем и Москвой?

- В последние годы я редко был в Москве. Иметь два состава тяжело морально. И нелегко набрать музыкантов для такой неформатной музыки. Я вспоминаю свою первую репетицию во Франции, когда из пяти приглашенных музыкантов четверо играть отказались. Барабанщик просто положил палочки и сказал: «Я такую музыку играть не буду». Остальные молча с ним согласились, и я остался с одним контрабасистом.

- Во Франции нет публики для такой музыки?

- Публика-то есть, но она ничего не знает о нас. Там очень большой выбор и пресыщенная публика. Сегодня они идут на один концерт, завтра решают пойти на совсем другую музыку. Есть единицы, которые приезжали специально из Бельгии на наш концерт во Франции. Но в целом мы там малоизвестны, и постоянной публики у нас нет. Мы не вписываемся в формат джаза или рока, да ни в какой формат. Существуем сами по себе. Джазменам такая музыка непонятна, для электронной сцены у нас слишком много живых инструментов. Нашу музыку иногда ставят на некоторых радиостанциях в Париже. Недавно мне звонили из Франции, рассказали, что когда были арабские волнения в в предместьях Парижа, телевизионный «Канал+» давал свои сюжеты про бунты под музыку «4’33”».

- Почему Вашу музыку так любят интеллигентные красивые девушки? Если судить по публике на концертах.

- А мне же ничего не видно со сцены! Наверное...

- Вы женаты?

- Да. Моя жена француженка, зовут Клод, она постоянно живет в Париже. У нас есть сын, ему 10 месяцев, и он носит редкое французское имя Иван.

- Она не волнуется? Она знала, что Вы – известный русский музыкант.

- А она не знала, когда выходила замуж, что я известный руский музыкант. Мы познакомились на корабле. Мы плавали по Волге из Москвы в Нижний Новгород. Это было в 1998 году, и это были такие плавания интеллигенции с целью просвещения народа. Там были Рубинштейн, Битов, много музыкантов и писателей. Мы высаживались как бы культурным десантом в приволжских городах. Она видела, что я музыкант, мы познакомились... Проплавали так десять дней, и я, как честный человек, вынужден был жениться.

- Ваша музыка очень эмоциональна. В момент сочинения Вы обычно находитесь в состоянии счастья и любви, или в состоянии боли, страдания, русской тоски?

- Для меня важнее состояние пустоты квартиры и тишины. Когда я нахожусь в эмоциональном состоянии, я не могу писать, и думаю о том, что там произошло. Музыку я пишу в спокойном состоянии. Тогда мне лучше работается. А на сцене я выплескиваю энергию. Даже не думая о том, как лучше подать. Все само собой получается. Я пробовал не давать концертов долгое время. Оказалось, это весьма вредно для здоровья.

Гуру КЕН, для газеты "Взгляд"