Патриарх советского песенного соцреализма отпраздновал в ГЦКЗ «Россия» в Лужниках свой 72-й день рождения. Были все. Был даже мэр Москвы Юрий Лужков в одежде московского дворника с бляхой, спевший с Кобзоном дуэт с выразительными словами: «Мы друзья старинные…» Пошла ли трещинами маска тамады всех великих побед уходящей эпохи?

Иосиф Кобзон

Когда Кобзон взывает к воле и оптимизму строителя чего-то светлого, он несравненно убедителен. Когда Кобзон лиричен грустью сильного мужчины, он убедителен втройне. Но когда Кобзон прослезится — впечатление, что маска сфинкса вдруг протекла блескучей полоской в месте расслоения маски и лица.

Мужчины редко плачут. Тем более на людях. У артиста всё иначе. И когда на заднике огромного зала показывают видео с той знаменитой блескучей полоской на глазах Кобзона — это постпостмодернизм. Потому что Первый канал, срежиссировавший шестичасовое возложение даров к статуе жреца, превосходно осведомлён о всей мифологии оного жреца.

Как древние кельты отдали друидам попечение о календаре своих праздников, так видеоряд соразмеряет песни Кобзона с освоением космоса, спортивными победами и стойкостью воинского духа.

Собственно, есть убедительные свидетели. Выходит шеренга космонавтов (Гречко, Терешкова, Леонов) и рапортует, что без песен Иосифа не было бы полётов в космос.

Выходит шеренга великих спортсменов (Роднина, Третьяк, Фетисов, Цзю) и доказывает, что не было б олимпийских побед без песен Иосифа. Количество людей в погонах и вовсе зашкаливает как в зале, так и на сцене — тут и слов никаких не нужно.

Да что там видеоэкран… Всякий, кто хоть раз бывал на живых концертах Иосифа Кобзона, знает: не бывает, чтобы зал не вставал хоть раз в искренне-священном восторге.

В этот вечер (точнее, ночь, ибо закончилось всё только к часу ночи) зал в благородном порыве вставал пять раз! И не только «День Победы» приводил к такому порыву, но и «Поклонимся», и другие. Кажется, что шаг влево или шаг вправо от верной трактовки равен расстрелу.

Но отчего тогда так пучатся глаза у плакатного тяжелоатлета? Отчего старые видеокадры с хоккейными голами Харламова или вытаращенными толстыми очками баскетбольного диктатора Гомельского так иронично коррелируют с ретроисповедью «Команда молодости нашей»? Живые и беспокойные Пахмутова и Добронравов тут, но спрашивать их об этом — возможно ли?

Благородный голос Иосифа делает органичным весь исторический хаос, к которому он прикасается, как оживает Щелкунчик от прикосновений Мари.

Самый наглядный пример — тот самый «День Победы». Его изначально пел с некоторой долей вальяжности Лев Лещенко. Но лишь мощный впрыск расплавленного металла от трактовки Кобзона дал песне трагедии и при этом позитива. В этот вечер Лещенко и Кобзон пели её вместе. Было более чем забавно.

С тем же запалом под тот металлический тяжёлый голос можно было бы подложить кадры с расстрелянными заключёнными 1937 года или танковую бойню в Чехословакии 1968 года.

Суровый молот голоса Кобзона и тут расставил бы всё по своим местам, но совсем не в пользу палачей. Человеческие чувства одинаковы и у жертв, и у палачей. У горя нет национальности.

Нынешний Кобзон реинсталлируется, как шершавый язык плаката, по-прежнему шершавостью бередящий самые глубинные эмоции человеческой натуры.

Он раздваивается на того привычного железобетонно-партийного носителя идей из прошлого и бледного символа эпохи. Как личность носитель идей мощнее. Как вокалист — его сникающий теперешний голос тянет лишь на символ.

В нынешнем состоянии Кобзон — как гоголевский Тарас Бульба в непосильной финальной схватке на берегу Днестра. «Что, взяли, чёртовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся казак?» — так ведёт себя Кобзон после очередной тяжёлой операции на сердце, и, побаиваясь петь в полную силу, не петь тоже никак себе не позволить ему.

Впрочем, даже остатков вокальной мощи Тараса-Иосифа хватит на то, чтобы влёгкую перепеть одной фразой, одной интонацией почти всю отечественную попсу.

Далёкие от политических баталий поп-музыканты отчасти ошарашены этой двойственностью. «Когда я был маленьким, его песни любила моя мама, — с блеском в глазах говорит Александр Буйнов. — А я их вообще не любил. Потом прошло много лет. И вот подрос — стал ценить хороший голос».

Борис Моисеев порядочно перелопатил уже советских песен на новый лад, и у него своя точка зрения. «Я пою эти песни, исходя из моего образа человека, который взял за правило никого не обижать и не париться. Песня идёт от образа и от времени, в котором я это делаю. У каждого исполнителя есть свой слушатель и своё время. Кобзон всегда актуален, у него нет деления на хрущёвский или брежневский период. И молодой парень будет сегодня петь его песни, как только станет взрослым и у него появятся мозги. Когда люди переживут серьёзные события в своей жизни, они начинают понимать песни Кобзона. И подадут в том ракурсе, запахе, в котором надо их подавать сегодня».

Раздвоенность своего статуса отмечает и сам именинник, причём без всяких сантиментов. Он легко иронизирует над своим возрастом, не скрывает его, статусная бутафория его вовсе не интересует.

Идя в антракте по коридорам «Лужников», патриарх упрямо повторяет: «Буду петь столько, сколько хватит сил. Лишь бы зрители не устали. Силы-то есть, надо спеть всё, что хочется». При этом он легко импровизирует, выполняет заявки на песни от своих внучек, поёт совсем уж не заявленное в программе.

Вспоминает историю, как Валерия пришла к нему учиться: «Когда ты была 17-летней, твоя мама пришла во вступительную комиссию ко мне с Великановой и заявила так упорно: только вы учтите, что ей всего 17 лет! Учтём, говорю ей».

Или Басков вдруг вспоминает, что свой первый гонорар за выступление на сцене в сумме 200 долларов получил когда-то именно из рук Кобзона в ГЦКЗ «Россия»: «И посмотрите, как из рук Кобзона можно подняться!»

Статус мэтра подчёркивает даже то, что почти все выступающие поют живьём, что почти немыслимо для телезаписи. Так захотел Иосиф.

Расставить все точки над «i» могли бы молодые артисты. Но приглашённые «Республика» и «Кватро» отметились лишь бледным копированием оригинала. А ждать таких перверсий от неприглашённых Земфиры или «Мумий Тролля» пока безнадёжно.

Слишком мало времени прошло с окончания советской эпохи. Бледное копирование уже доступно, а глубинное созидание, кажется, ещё нет.

Патриарх советской песни так и возвышается глыбой, и родной, и чуждой одновременно.

Глыба коряжиста, основательна и словно сама по себе.

Гуру КЕН, для издания "Частный корреспондент"